СВЕТ ХРИСТА
И ТЬМЫ ХРИСТИАНСТВ
Каждое обострение православно-католических отношений вызывает желание освежить
в памяти их (отношений и обострений) историю. Но есть ли "православие"
и "католичество" как субъекты (или объекты) истории? Есть ли
вообще "христианство" как нечто единое, единое в мечтах или в
реальности? Или "христианство" свое у каждого христианина (да
и отвергает каждый свое "христианство")? А может быть, у одного
и того же человека в разные мгновения жизни представления о христианстве
отличаются? Тогда вообще о чем речь?
Такие вопросы относятся к числу "современных" - не в
оценочном смысле, не к числу "передовых" и "прогрессивных",
а просто к числу вопросов, которые до нашего времени никогда не
ставились. В декабре 2001 года на очередном заседании Американского
общества церковной истории, например, обсуждали, что общего у Антония
Великого и Билли Грэма, и постановили, кажется, что общего найти
невозможно.
Робкое предложение одного неопытного, видимо, участника, считать
общим почитание Христа было единодушно похоронено молчанием (самое
сильное возражение). Действительно, в том-то и вопрос, одно ли и
то же вкладывают разные люди в одно имя "Христос".
Крайности сходятся: носители крайне современной психологии так
же не соглашаются считать Антония Великого и Билли Грэма представителями
одного "христианства", как и носители психологии крайне
несовременной. Правда, по разным причинам. Для одних слишком очевидно,
что невозможно "объективно" точно определить, Кто такой
Христос и что такое "истинное христианство". Для других
слишком очевидно, что дать такое определение проще простого: есть
Символ веры, есть православное Предание, чего же еще нужно?
Не надо упрощать и думать, что "современное" - это в
Америке, а "архаичное" - в России. Серафим Роуз не в Мытищах
родился и не в Чистом переулке умер. Конечно, акценты стоят по-разному
на Западе и в России, и это хорошо видно в конфликте иерархов Московской
Патриархии и Римо-Католической Церкви.
На первый взгляд, католическая сторона здесь является более "современной",
поскольку обосновывает свое право быть в России на восходящих всего
лишь к XIX веку принципах свободы совести, иерархи же Московской
Патриархии апеллируют к "канонам", "любви" и
прочим понятиям. Любовь, конечно, не устаревает, но из круга правовых
понятий выбыла давно.
Тем не менее, не следует преувеличивать "модернизированность"
Католической Церкви. К демократическим ценностям она апеллирует
лишь по мере необходимости. Под этой аргументацией скрывается другой,
вполне архаичный слой: Ватикан считает себя представителем единственного
адекватного христианства. Сердиться на него за это могут многие,
но не православные, которые о себе точно такого же мнения.
История вполне является наукой в одном смысле: она не может быть
арбитром в религиозных вопросах. Любой добросовестный ученый отказывается
высказываться о вечном, потому что вечность вне его компетенции.
Историк воздерживается еще по одной причине: в его компетенции находятся
факты подтверждающие как различие, так и чрезмерное сходство борющихся
религиозных традиций.
Чрезмерно схожи истории распространения католичества и православия. История
обращения в католичество Норвегии помогает, к примеру, понять, что кроется
за краткой летописной формулой "Путята крестил мечом, а Добрыня -
огнем". Олаф Тригвассен в 996 году собрал на пиршество в ритуальном
"длинном доме" служителей языческого культа, закрыл двери и спалил
строение. Один из жрецов сумел выбраться, тогда Олаф приказал привязать
его к скалу так, чтобы тот погиб во время прилива. Когда возмущенные язычники
приготовились к войне, Олаф сперва отступил в свою вотчину, а затем пообещал
им совершить с ними великое жертвоприношение. Тригвассен собрал вождей
оппозиции и заявил, что в жертву будут принесены не рабы, как обычно, а
свободные люди - они сами. Потом смилостивился и просто взял в заложники
детей бунтовщиков, пока все они не крестились.
Христианство князей
Не всякое католичество и не всякое православие сильно различались
друг с другом в XI столетии. Христианство викингов, христианство
меча (чести, агрессивности) было слишком одинаково в Дании, в Нормандии,
в Новгороде, в Бари. Старший сын Мономаха Мстислав был и сыном Гиды,
дочери последнего англосаксонского короля Харальда, сам, помимо
имени Мстислав, носил имя Харальд, и почитал великомученика Пантелеимона,
потому что его мать почитала монастырь св. Пантелеимона - нет, не
на Афоне, а в Кельне. В 1099 году Мстислав, едва живой после схватки
с медведем на охоте, исцелился, молясь Пантелеимону, назвал своего
сына этим именем и в 1134 году построил в Новгороде Пантелеймоновскую
церковь. А жена его была, кстати, шведка Христина. Русские князья
спокойно относились к западным "миссионерам", слали дары
в Кельн, - все это следы того христианства, которому были безразличны
богословские распри не потому, что церковные перегородки не доходят
до неба, а потому что носящему меч не пристало обращать внимания
на тех, кто меч не носит.
Православные публицисты XIX столетия, начиная с Николая Лескова,
часто утверждали, что своеобразие русского христианства связано
с его истоками: Русь, мол, крещена, но не просвещена (фраза из дневника
главного героя "Соборян" Савелия Туберозова). Очевидно,
что реальные обстоятельства крещения Руси "в православие"
слишком схожи с обстоятельствами крещения Западной Европы "в
католичество", чтобы объяснять этими обстоятельствами современные
расхождения двух традиций.
У "христианства князей", как у всякого аристократизма,
есть то преимущество, что оно свысока смотрит на церковные разделения.
"Перегородки, разделяющие церкви" не доходят не только
до неба; они не доходят даже до сиденья земных престолов. Именно
благодаря этому в XVI-XIX веках (особенно интенсивно, конечно, с
Петра Великого, но ведь началось все на полтора века раньше) произошло
массированное окатоличивание российского православия. Для повелителей
России это было всего лишь заимствование стиля, вестернизация культурная.
Ни о какой вестернизации политической или экономической речи не
было, - все культурой и ограничивалось. Раздавались протесты других
"христианств" (о которых ниже), но "до Бога высоко,
а до царя далеко".
Зачем это окатоличивание понадобилось князьям? Затем же, зачем
с конца XVII века и почти до наших дней придворная и церковная элита
набиралась преимущество из нерусских - немцев или украинцев. Затем
же, зачем воеводам не давали сидеть в одном городе дольше нескольких
лет. Самое обычное "разделяй и властвуй". Едва в России
стала формироваться собственная православная традиция (а она стала
формироваться одновременно с нацией, то есть, с XIV столетия), как
власть инстинктивно, безо всякого плана, стала показывать, кто в
доме хозяин. К тому же в отсутствие настоящих реформ, где же еще
отыгрываться, где проявлять свое величие и реформаторство, как не
в безобидной сфере религиозной жизни?
Не стоит забывать и о том, что Российская империя унаследовала
от предшествующей культуры выраженную полярность власти и подданных
как полярность национальную. Русские бояре и дворяне сознательно
возводили себя к "фрягам", "немцам" или татарам,
- кто угодно, но не из другого рода, "варяги", "пришлые",
не одной крови баре и рабы. И эта "немецкость" власти,
которая с Петра Великого быстро возродилась, постоянно давала себя
чувствовать. Заигрывания с православием Екатерины Великой или Николая
Второго были именно заигрыванием людей по психологии вполне европейских,
чтобы не сказать немецких. Конечно, тут не только католичество оказывалось
более стилистически уместным, тут и лютеранство шло в дело - и при
Петре Великом синодальная реформа ориентировалась на лютеранский
образец. Недаром же на Руси называли западных людей чохом "лютерскаго
папежскаго обряду человеками". Протестантизм воспринимался
лишь как часть католичества (справедливо и обратное: старообрядчество
воспринималось на Западе как часть православия). И в этом отношении
Путин не случайно надевает маску "немца", но обращается
прежде всего к Риму. Как ни бунтуй Германия против Рима, но без
католичества нет смысла у протестантизма. Кстати, по этой же причине
никакие заигрывания с Папой не приведут Путина в лоно Католической
Церкви: Папа нужен именно как тот ориентир, по отношению к которому
выстраивают дистанцию. Он приедет на Русь вопреки воле Патриарха,
но "излюбленным другом" государевым все равно будет Патриарх.
И тем крепче царь будет дружить с Патриархом, чем крепче Патриарх
будет помнить, против кого эта дружба и с кем. Это оборотная сторона
терпимости по-царски: сейчас выбрал эту веру, а завтра может выбрать
и другую, так что блюдитесь, яко опасно ходите.
Христианство Никодимов
Похоже, но с существенными отличиями, развивались отношения с католичеством
у христианства князей Церкви. Это "христианство Никодимов"
- не евангельского робкого Никодима, а ленинградского (именно ленинградского,
а не петербургского!) митрополита Никодима. Это православие, симпатизирующее
католичеству именно аристократически: все дворяне братья. В устах
церковных иерархов фраза насчет "перегородок" тоже звучит
вполне естественно: они смотрят на все сверху.
Конечно, в этой доброте к католичеству нимало не было и нет измены
православию, вопреки опасениях представителей третьего христианства,
о нем же речь ниже. Митрополит Платон Левшин, митрополит Филарет
Дроздов, митрополит Филарет Вахрамеев, митрополит Владимир Сабодан…
Если уж эти люди - изменники православия, то нет православия и нет
православных. Это просто аристократическое "ты" к тому,
кто равен тебе в иерархии.
Стоит заметить, что сегодня князья Церкви положили симпатию к католичеству
в самый дальний карман, но не выкинули. Сегодня заметнее другое
"православное католичество", низовое христианство московских
интеллигентов, которые говорят дружеское "ты" католикам
и протестантам не потому, что стоят с ними на одной иерархической
ступени, а потому, что никаких иерархий не знают и знать не хотят.
Этих "экуменистов" жалко, потому что рано или поздно они
обнаруживают, что католические иерархи отвечать на их "ты"
не собираются, а, напротив, комфортнее чувствуют себя с теми их
владыками, кто пасет их жезлом железным. Впрочем, экуменизм, если
уж он добродетель, сам в себе несет воздаяние приемлющим его. Для
них мир полон хороших людей.
Христианство книжников
Кроме интеллигентов, конечно, достаточно еще и книжников, и именно
православие книжников громче всего слышно на Руси от начала ее.
Как и христианство князей, это вера немногочисленной группы. Если
князей можно считать элитой политической, то эту не возбраняется
считать элитой интеллектуальная.
Именно христианству книжников понадобился фельетонный рассказ о
"выборе вер" князем Владимиром, рассказ, противоречащий
всему, что мы знаем об отношении русских князей к западному христианству
в X-XII столетиях. Рассказ, противопоставляющий католичество и православие,
попал в "Повесть временных лет" не ранее середины XI столетия.
Рассказ был написан не очень богословски образованным человеком:
благодаря открытию о. Андрея Юрченко известно, что "Речь философа",
излагающие основы Православия в этом эпизоде, использует термин
"ипостась" отнюдь не в православном значении. За основы
православия невольно было выдано несомненное отклонение от того,
что считали православием византийцы, - безо всякой злой воли, просто
в силу провинциального самомнения, соединенного с полузнанием. То,
что в течение веков, до случайного обнаружения греческого оригинала
церковно-славянского текста, этого не замечали исследовавшие текст
митрополиты и академики, лучше всего показывает, что такое "провинциальное
христианство".
Поставление католичества в один ряд с иудаизмом и исламом можно
было бы считать далекой трагикомедией, если бы в наши дни то же
самое христианство провинциальных начетчиков не пошло бы еще дальше,
противопоставив "традиционные для Руси" православие, иудаизм,
ислам и буддизм - католичеству. "Выбор вер", когда разными
верами считаются католичество и православие - варварство, но "набор
вер" по признаку "посконности" - варварство вдвойне.
Провинциальное христианство тоже не одно, оно делится на бесконечно
одинокие подхристианства. Как и в наши дни, были провинциальные
православные, подчеркивавшие значение Византии и греков, были и
такие, которые старались об этом значении забыть. Митр. Иларион
с гордостью подчеркивал, что "телом апостоли не суть сде были",
что князь Владимир пришел ко Христу сам, а не поверив чужим отзывам
о красоте византийского богослужения. Первый святой русский митрополит
не сдал бы экзамена нынешнему преподавателю Московской духовной
академии, убежденному, что апостол Андрей был кем-то вроде первого
ректора этого почтенного заведения.
Ожесточенность, с которым это провинциальное христианство нападало
на католичество, понятно только, если помнить о величественном безразличии
княжеского христианства к тому же католичеству.
Антилатинские памфлеты были традиционным жанром в византийской
литературе, и греки, приезжавшие на Русь архиерействовать, оставили
много произведений такого рода, - но более мягких, чем те, что писались
в митрополии. Из провинции конфликт воспринимался мягче, едва ли
не с ностальгией, как столкновение двух культур, а не культуры и
варварства.
Одновременно антикатолические сочинения коренных русских превосходят
пафосностью сочинения и столичных константинопольских теологов.
Таково послание Феодосия Печерского князю Изяславу, содержащее постыдное
в своей уникальности обвинение в адрес католиков: они-де пьют собственную
мочу.
К сожалению, вполне можно использовать современный материал для
понимания этого памфлета тысячелетней давности. В.Кириллин под видом
"исследования" послания Феодосия не просто повторяет утверждения
древнерусского книжника, но и развивает их на якобы "научной"
и "богословской" основе: мол, не исключено, что Феодосий
имел в виду практику Салернской школы здоровья (как будто бы игумен
критиковал уринотерапию), а главное - не в частностях.
"Удивительны внутренняя, скрытая стройность
и поступательность изложения обвинений ... Все рассмотренные Феодосием
Печерским аспекты западнохристианской церковно-религиозной жизни
по существу связаны между собой ... Небрежность и неразборчивость
в пище, демонстрируя уровень нравственности и культуры вне Церкви,
ведет к небрежности в посте как церковном средстве духовного совершенствования,
а отсюда рождается холодный прагматизм покаянной дисциплины. Эти
аспекты, касающиеся прежде всего мирян и потворствующие развитию
рационалистического, юридического отношения к делу спасения во
Христе, порождают существенные измерения в церковной организации:
на их почве развивается нравственно искаженное учение о воинстве
Христовом - духовенстве, так что те, кто призван быть молитвенниками
и пастырями, на деле становятся лишь солдатами, которые объединены
по субординации юридическим, но не Христовым, законом, и в силу
нежизненности этого закона склонны индивидуально к интимному безволию
и вместе с тем к самовольству. Последнее отражается на богослужении,
которое, также претерпевая рационализацию, постепенно теряет животорную
красоту, силу нравственоного воздействия, образно-духовную связь
с богословием соборного разума Вселенской Церкви. Отсюда - искажение
обрядов, освящающих основные моменты бытия человека в мире ...
обрядовость Западной Церкви оказывается противоречащей сути Откровения
Божия о домостроительстве спасения. И венчает все это произвольное
вмешательство в область божественного и святоотеческого вероучения,
питающиееся высокомерным сознанием собственного, исключительного
права авторитарно утверждать частное мнение как всеобщий догмат
... Как видно, внутренняя логика того, что кроется за инвективами
Феодосия Печерского, безукоризненна"
(В.М.Кириллин. Правота и логика антилатинского
"послания" св. Феодосия Печерского. - Древняя Русь и Запад.
Научная конференция. Книга резюме. М.: Наследие, 1996. С. 42-43.
В.М.Кириллин. Правота и логика антилатинского "послания"
св. Феодосия Печерского. - Древняя Русь и Запад. Научная конференция.
Книга резюме. М.: Наследие, 1996.).
Это пишет не безграмотный аноним в "анти-католическом катехизисе".
Это пишет человек с высшим образованием, считающий себя христианином.
Понятно, что если это и христианство, если это и православие, то
какое-то иное, нежели у митрополита Филарета Московского или у почитателя
Димитрия Ростовского. Если это и "наука", то какая-то
иная, нежели у обычных ученых, которые не ставят "внутреннюю
логику" выше простоты внешних фактов, которая считает возможным
говорить, что антикатолические эскапады справедливы всегда - "фактически
или по смыслу".
Что же это за христианство, которое считает, что мыть посуду после
того, как из нее поел католик - это "высокое христианское достоинство,
при котором конфессиональная нетерпимость не вела к религиозному
фанатизму, оставляя-таки место человеческому состраданию"?
Такое христианство все время конфликтует с христианством иерархов:
"Меня смущает, - пишет типичный начетчик, - что наши официальные
церковные спикеры говорят о католиках в терминах, применых к раскольникам,
то есть к людям все же православным. В то время как католичество
для православия на самом деле есть нечто гораздо более чужое и опасное
- ересь" (Грех и вина. Литературная газета, 27 фев. 2002 г.).
Конечно, именно это подхристианство более всего дискредитирует
православие, потому что уж как там было во времена Феодосия Печерского,
Бог весть, а в наши дни не православные католиков, а католики православных
кормят. Правда, посуду католики тоже моют, но не из религиозных,
а из гигиенических соображений.
Может быть, антикатолический пафос потому и нарастает не только
в православии книжников, но и в православии князей Церкви, что необходимо
как-то решить проблему кормления от католиков. А кормление идет,
и основательное. Сотни долларов платит католическая благотворительная
организация "Церковь в нужде" православным и католическим
епископам России для передачи "рядовым" священникам. Католические
епископы патерам эти деньги исправно передают. А вот православные
епископы - не очень. Видимо, не считают возможным осквернять духовенство
латинской заразой.
Искать материальные причины антикатолических настроений означает
не оскорблять православных книжников, а оправдывать их. Если их
злоба вполне безосновательна, не основана ни на гордыне, ни на комплексе
неполноценности, то она воистину сатанинское явление.
Христианство эмигрантов
Конечно, бой с католичеством на интеллектуальной почве - самое
худшее, что может быть. Самое плохое начинается не тогда, когда
католиков обвиняют в рационализме, а когда католиков хвалят за рационализм.
Лучше уж ненавидеть человека из ложных соображений, чем из ложных
соображений любить. Что приличествует ненависти, то неприлично любви.
И здесь сходятся крайности: есть православие, которое принимает
то необычное, что есть в католичестве, а есть не принимающее, но
оба несут отчетливо эмигрантский подход к вере.
"Эмигрантская психология" проявляется, когда православный
ругает католичество за непривычную живопись, делая из ничтожного
обстоятельства глобальные выводы: "Западная иконография, удаляясь
от раннесредневековых образцов, пошла по пути натурализма и произвольного
самомышления, эстетики внешней формы и чувственности", а на
Востоке иконопись "держится эстетики внутренней красоты, иератизма
и спиритуализма" (не указываю автора в силу прискорбной типичности
фразы).
Католики-де и более рационалистичны, и более дисциплинированы,
нет у них "иррациональной тяги к тайнозрительству" и "свободы
сердечного порыва". Правда, у них есть есть "прискорбный
эмоционализм в мистике". Не умеют они соединять "сердечный
порыв" с "высшим бесстрастием". Не получается у них
"смотреть искоса, тихо голову наклоня".
За всеми подобными эскападами, которые в споре славянофилов и западников
вошли в русскую культуру (вошли, кстати, из западного контекста,
не самозародились) стоит восприятие другого как большинства большинства.
Не обязательно уезжать из России или Китая, чтобы почувствовать
себя одиноким, вырванным из привычного уклада, затерянным в чужом
мире - и испугаться раз и навсегда, и начать брюзжать, и сделать
из реальных или фантастических своих особенностей идола, и начать
этому идолу поклоняться.
Конечно, можно указать совершенно реальные и глубочайшие различия
"Запада" и "Востока", восходящие к еще дохристианским
временам. Различия эти психологические, но касаются они таких глубин
психологии, что впору уже говорить о физиологии. Римская культура
- единственная среди индоевропейских народов, для которой левая
сторона была стороной счастья, божественной.
О каком единстве может идти речь между людьми, если для одного
кольцо на правой руке - символ брака, а для другого - символ развода,
если один понимает "справа от Христа" как "справа
с точки зрения Христа", а другой как "справа с точки зрения
стоящего перед Христом". В этом смысле креститься слева направо
- куда большее препятствие для единства, чем любое "филиокве".
Представление о безбрачии как обязательном условии совершенного
служения Богу, в конце концов приведшие к торжеству целибата - и
к торжеству наивной уверенности в том, что целибат предписан Самим
Христом.
Идейно целибат как общеобязательное и, во всяком случае, предпочтительное
для священника состояние, мертв. Но физиологическое неприятие женатого
священника вполне живо, оно оказалось сильнее всех деклараций о
"полном" сохранении православных обычаев в "католичестве
восточного обряда".
Интенсивность этого переживания семени как чего-то оскверняющего
может быть сопоставлена лишь с православной уверенностью в том,
что пресный хлеб - это хлеб мертвый, это невоскресший Христос. Через
тысячу лет после того, как это обвинение впервые прозвучало на Руси
в конце XI в., развивает рядовой дьякон, обвиняя "христианство
никодимов" в равнодушии к истине: патриарх напрасно относится
к католикам как владелец пекарни - к конкурирующему добросовестному
пекарю. Нет, Папу нельзя пускать в Россию по более важной причине:
"Его хлеб с червоточинкой" (Грех и вина. Литературная
газета, 27 фев. 2002 г.).
Все это обоюдные эмоциональные расхождения вполне реальны (тогда
как "рационализм" католичества - немецкая выдумка, заимствованная
российскими почитателями русскости). Есть и множество других. Более
того: поскольку эти расхождения не богословские, а именно психосоматические,
то живущий на Западе православный рано или поздно впускает в свою
душу то самое своеобразие, которое отличает западную культуру.
Именно поэтому Святейший Патриарх прав, когда игнорирует существование
православных чад Московской Патриархии в Австралии, Аргентине, Литве,
Франции, Бельгии. Ну разве православие Оливье Клемана такое же,
как у Олега Стеняева? Да в той же Эстонии, откуда исшел Патриарх,
разве тот же дух в православных русских приходах? Конечно, нет,
ощутимо другой, потому что прихожане-то уже пропитались этой самой,
глубинно иной, психологией. Да еще в Эстонии - одно, во Франции
- другое, в Америке - третье православие; да в Америке еще пяток
православий - греческое, сербское, антиохийское, и внутри каждого
еще по дюжине разных православий.
Радоваться этому или горевать, но это так. Если средневековое общество,
поделенное на жесткие касты, знало только несколько типов христианства,
привязанное к соответствующим социальным типам, то современное общество,
в котором каждый человек - особая каста, особое сословие - возводит
разнообразие в принцип только потому, что разнообразие торжествует
в реальности.
А ведь есть и православия внутри католичества: каким было, по распространенному
мнению, православие Владимира Соловьева. А христианство Печорина
- это католическое православие или православное католичество? Скорее,
все-таки, православие, потому что католику не придет в голову наслаждаться
тем, что составляет специфику его психологии, а вот для переходящего
в католичество православному купание в этой экзотике - главное в
духовной эмиграции. И кто не любит купаться, пусть бросит в такого
человека камень.
* * *
Никаких выводов и призывов из этого обзора христианств сделать,
конечно, невозможно в принципе. Ни одно из православий или христианств
никогда не станет единственным. Даже если христианство книжников
когда-нибудь найдет князя мира сего или князя церкви, который согласится
дать им монополию на регулирование церковной жизни, сразу же из
книжников выделятся архиереи, которые быстро научатся пить чай с
католиками, не заботясь о том, вымоют после этого посуду или нет.
Да антикатоличество в принципе не может быть спецификой православия.
Всякое "анти" объединяет фанатиков православия и католичества,
объединяет ценой затушевывания того, что составляет суть Евангелия.
Тьма христианств, а Христа чуть видать. И выход не в том, чтобы
признать какое-то христианство единственным светом в окошке, а в
том, чтобы постараться видеть одного Христа в мире, где нет никаких
гарантий, никаких внешних эталонов, где вера наконец-то становится
тем, чем она и должна быть - личным подвигом, а не коллективным
накатом.
*
Католицизм - не католичество, не Католическая Церковь, а её мрачная, но длинная тень - античеловечен, как и полагается тени. Проявляется это в том, что он гордо мыслит "веками". Отдельная человеческая жизнь для него - слишком крохотное явление. Нет, католицизм любить рассуждать о том, что человеческая жизнь должна быть "отдана", "посвящена", причём "целиком". Он любит обещать награду на земле - только требует лояльности, причём в течение десятилетий. Ты послужили хозяину лет десять, двадцать, тридцать, вот тогда хозяин тебя вознаградит - рукоположит, назначит, вознесет. На деле это ведет, во-первых, к геронтократии - правлению стариков, не самых умных и не самых верующих, а самых хладнокровных. Во-вторых, это ведёт просто к обману: может вся жизнь пройти, и может несколько поколений пройти, а "награды" обещанной так и не будет. Ярче всего это проявляется в национализме, который в католицизме, разумеется, есть - вплоть до расизма. Веками не допускали к священническому служению индейцев Латинской Америки (впрочем, и Северной Америки, но тут и индейцев-то почти не осталось). Веками не рукополагали индийцев и вьетнамцев. Веками пытались полонизировать русских католиков, так что легче оказывалось русскому стать католическим священником для шведов или ирландцев, чем для русских. Это можно было бы принять за интернационализм, за политику "перемешивания" разных национальных традиций, да только некоторые нации оказывались в совершенно особом положении: немцев, итальянцев, французов, поляков никто не собирался ни с кем "перемешивать". Это - золотые эталоны католицизма, а говоря простым языком - элементарный европоцентризм, провинциальная гордыня, сужение Вселенской Церкви к одной традиции, которая давно живёт прошлым, а не настоящим и не будущим.
* * *
Стремление к единству православных и католиков насчитывает сотню лет, если
считать с Владимира Соловьёва. Отсчитывать нужно именно с него, потому
что Вл. Соловьёв первый заговорил о единстве без подчинения, без поглощения.
За сто лет десятки людей пробовали воплотить объединение. Сегодня видно,
какие опыты - неудачные. Вот декларация"православных
католиков" 1958 г. Содержание её безусловно архаично: люди поясняют,
что можно быть монархистом; что нельзя быть модернистом и протестантом.
Прошло всего пять лет, и слово "модернист" перестало быть для
римо-католиков бранным. Вообще вся концепция - слишком прогрессистская,
не персоналистическая, а идеологическая. Впрочем, это было иногда и у Соловьева:
мол, не надо личных движений, а важно чтобы "мы-Россия", "мы-культура"
и пр. мыканье). Слишком мало Христа, слишком много христианства.
Но более всего трагикомичен конец: надо оделять Запад достижениями русской
культуры. Это всё равно как если нынешний грек станет оделять Запад Аристотелем.
К счастью, уже давно Достоевский и Толстой - писатели не России, а Запада,
всего мира. Скорее уж Россию надо просвещать относительно того, что тут
было достигнуто некогда - не Иваном Ильиным, К.Леонтьевым и прочими вполне
безнациональными хлопобудами, а... ну, ясно, кем. "Православный католик"
- не тот, кто напрягается о православии и католичестве, а тот, кто уже
не напрягается, потому что примирил их в себе.
* * *
Главный невроз католичества - это протестантизм. Православному это не совсем даже понятно, но представим себе, что старообрядцы - не крошечное меньшинство, что старообрядцев - или, лучше сказать, "палео-православных" столько же, сколько нео-православных, да к тому же государство не помогает ни им, ни нам.
Представим себе, например, что Украина и Белоруссия с XVII века - страны с почти исключительно старообрядческим населением, да и в самой России Сибирь - старообрядческая, Москва и центр - старообрядческие, а неославные доминируют в Петербурге и верхнем Поволжье. Представим себе, что большинство теологов - старообрядцы, главные благотворители... Ну, этого даже представлять не нужно, так оно и было до беды.
Тогда, конечно, мы бы не смотрели на старообрядцев так спокойно, со снисходительным интересом. Мы бы на них смотрели как католики на протестантов, безо всякого интереса, но с изрядным страхом и трепетом. Мы бы компенсировали шуточками и приколами своё бессилие не то что истребить, но хотя бы загнать старообрядчество в резервацию, где по нашему мнению ему и место. И, конечно, мы бы отрицали, что у нас есть какой-то невроз на этой почве, как католики отрицают, что у них невротическое отношение к протестантизму.
|
